Со многими, даже самыми страшными, эпизодами Великой Отечественной войны я знаком по учебникам новейшей истории, мемуарам полководцев, книгам, журнальным и газетным статьям, реалистичным кинофильмам; сам, как человек из категории детей войны, своими глазами видел следы сражений на Орловско-Курской дуге, в зоне которой была моя родная деревенька (в полустах километрах от Орла). Но от того, что довелось услышать недавно здесь, в Белой Глине, содрогнулось сердце, воображение нарисовало ужасную картину, возникли вопросы: как это могло случиться? и почему трагедия покрыта мраком забвения?..
Зима 1943 года. Советские войска от Сталинграда, где разгромили надежду Гитлера – шестую армию фельдмаршала Паулюса, развернули широкое наступление в западном и юго-западном направлениях. В конце января была освобождена от немецко-фашистской оккупации станица Успенская (тогда она входила в состав Ильинского района, ликвидированного позже). С первых же дней свободы забурлила здесь жизнь: создавались партийные, советские и хозяйственные органы, станичники, как бы ни было трудно, настраивались на мирный лад, чтобы быстрей залечить раны, нанесенные войной, месяца за полтора подготовиться к началу полевых работ.
С боями, при упорном сопротивлении противника уходила война на запад. Из Белоглинского и Ильинского районов она откатилась в Новопокровский, потом ожесточилась в тихорецкой стороне. Измотанным в оборонительных боях при защите твердыни на Волге, а затем в многодневном наступлении в труднейших условиях суровой зимы, нашим дивизиям и полкам постоянно требовалось пополнение живой силой. И станица горячо откликнулась на нужды фронта: в срочном порядке были призваны на службу в действующую армию 360 парней и молодых мужчин.
– Сразу – 360? Не много ли для одной станицы? – усомнился я, когда впервые услышал эту цифру. Но мои сомнения развеял бывший директор успенского Дома культуры Александр Гридин:
– Да, именно столько. Ведь населения в тогдашней станице было гораздо больше, чем в нынешней.
Задумался по другому поводу: как это молодые люди остались при отступлении наших войск, когда большинство из мужчин, кто мог держать оружие, уходили на восток, и в период оккупации, когда фашисты под угрозой расстрела многих юношей и девушек отправляли в Германию как подневольных рабов? Но коль этих до поры, до времени хранила судьба, значит, теперь и они после скоротечной подготовки вольются в число защитников Родины; кто-то из них станет артиллеристом, пехотинцем, связистом или после летной школы поднимет для отмщения врагу боевой самолет.
Разве не думал каждый из тех 360, что день грядущий ему готовит, не гадал, где его место в многомиллионной армии освободителей? Наверняка прикидывал: еще далек фронтовой путь от Кубани до Берлина, так что хватит войны и на мою долю. Меньше всего, пожалуй, думали призывники о том, что закон войны предельно жесток: сегодня на линии огня жив, а завтра… Тем более никто и помыслить не мог, что их жизни оборвутся очень скоро, еще до настоящей встречи с войной лицом к лицу.
– Призывной пункт тогда был в Тихорецке, туда и предстояло явиться успенцам, – вновь слышу голос Александра Ивановича. – Представьте, какая большая колонна мужчин, еще не наученная строевому шагу, пешком двигалась в сторону города. Ехать-то было не на чем, да и проселочные дороги до предела разбила военная техника.
Вот и Терновская скоро должна быть, и до Тихорецка хватит силы добраться. Какой бы сложной ни была обстановка, а место и время для отдыха все равно найдутся. Главное, неопределенность отпадет, все прояснится, что к чему. Как вдруг…
Трудно даже вообразить, что случилось в это самое «вдруг”; так и хочется отнести этот страшный эпизод к области фантастики. Увы, не вычеркнешь его из тогдашней суровой жизни. Под Терновской, где к дороге подступает неглубокая балка, по безоружной и необстрелянной колонне ударили автоматы и пулеметы – нет, не фашистов, а их прихвостней-карателей, которые нередко злобствовали (по мнению многих свидетелей) даже больше хозяев.
Призывники оцепенели в недоумении: почему в начале пути их заверили, что он до Тихорецка безопасен и враг отброшен за пределы города? Трудно представить, какова была кроме страха, реакция станичников, еще не нюхавших пороху, когда они оказались в такой трагической ситуации. Да и можно ли было в одно мгновение, пока не упал сраженным, успеть хоть как-то отреагировать на столь внезапный и прицельный огонь?
Наверняка колонну призывников сопровождал кто-то из опытных красноармейцев или младших офицеров. Сколько их было и с каким оружием (ну уж только не с пулеметами)? Однако как они могли, пусть даже целое отделение, противостоять вооруженным до зубов головорезам, использовавшим фактор внезапности, хотя и была их небольшая часть? Но откуда они взялись? Отстали от своих хозяев-фашистов или получили их боевое задание в тылу советских войск? А может, прорвались, чтобы, рассредоточившись, уйти от возмездия? Как получилось, что они наткнулись на колонну призывников? Случайно? Или были осведомлены о ее приближении к станице?..
Нет, истину теперь за давностью лет не найти. Зато она ясна, как Божий день, в другом: там, у терновской балки, полегли успенские парни. Все 360. Ни раненых, ни чудом уцелевших. И некому было поведать правду о страшной трагедии, пролить хоть немного света на последние ее мгновения. А как же в Успенской восприняли это большое горе – потерю стольких своих сыновей? Составили или нет поименный список погибших, поддержали морально родителей призывников, поминают ли добрым словом их все прошедшие 67 лет?
– На месте гибели наших ребят раньше стоял памятник, – отвечает на мои вопросы Александр Иванович. – В 70-х–80-х годах прошлого столетия День Великой Победы отмечали все непосредственно в станице, а нам, работникам культуры, давали автобус, чтобы мы ехали под Терновскую – к памятнику погибшим призывникам. Содержали его в порядке, отдавали ребятам дань глубокого уважения и памяти земляков. А нынешние среднее и молодое поколения недоумевают: «Что, разве такое было?”. Да, было.
И Александр Иванович рассказал, как он обратился к уважаемому станичнику Чечину – бывшему заместителю председателя колхоза «Память Ленина”: «Вы, Алексей Иванович, помните, как мы каждый год ездили к памятнику под Терновской?” – «Как не помнить? Такое не забывается до конца жизни”. Аналогичный вопрос – педагогу-ветерану Жанетте Гнездиловой. «Да, в те годы в мои обязанности как секретаря райкома партии по идеологии входил, в частности, и контроль: у всех ли памятников на День Великой Победы состоялись митинги, на которых ныне живущие отдали дань глубокого уважения погибшим во время войны? Обязательно интересовалась – отправлен ли колхозный автобус под Терновскую”.
А теперь что же – забыть? Представляю: памятник лет 20 не ремонтировали, на нем нет соответствующей эпитафии, вокруг буйствует сорная трава. Нет памятного знака и в самой Успенской. Но разве ребята не заслужили доброй памяти о себе после той трагедии? Вообще, кто они, к какой социальной категории можно их отнести? Труженики села? Но от этого они только что ушли, и не хватило буквально нескольких дней, чтобы от новобранцев перейти в число фронтовиков. Не знаю, правильно ли это будет с юридической точки зрения, но я бы отнес их к категории участников войны. Не их же вина в том, что она так жестоко распорядилась их судьбами, не допустив до линии фронта.
…Мои раздумья о трагедии под Терновской – не истина в последней инстанции. Возможно, что-то прояснится иначе, кто-то из старших станичников еще помнит кого-то из тех призывников; не исключаю, что до сих пор живы родственники некоторых из них, и они могут восстановить в памяти имена если не всех, то хотя бы части погибших. Наконец, доброе дело могут сделать следопыты-старшеклассники и педагоги местных школ.
Свидетельства этого, как и всех других важнейших событий, тогда, естественно, оседали в ильинском районном архиве, но после ликвидации этого района все перешло в Новопокровский. В глубине его архива не хранится ли ключ к более широкой разгадке трагедии? Поэтому одобрил решение Александра Ивановича: «Как только статья будет опубликована,я поеду в Новопокровский архив и попрошу его сотрудников провести тщательный поиск”.
Так что есть о чем побеспокоиться и многим другим живущим ныне успенцам – восстановить память о тех трехстахшестидесяти сыновьях станицы, жизни которых оборвались очень печально.