Жителю п. Центрального Михаилу Резникову было десять, когда началась Великая Отечественная война. Сейчас ему 89 лет.
Семьдесят два года назад он переехал в Белоглинский район — получил направление из Новопокровского педучилища. Заведующий РОНО Яков Филиппович Соболь (ныне покойный) принял молодого специалиста с радостью. В 17 лет Михаил Максимович был назначен заведующим и учителем в начальную школу № 27, которая находилась на МТФ № 2 зерносовхоза «Белоглинский» (ныне п. Восточный). Затем молодой человек был переведен заведующим пришкольным интернатом школы № 20 в п. Центральном. В интернат свозили детей со всех шести отделений зерносовхоза, всего около 215 человек. Отслужил в армии, заочно окончил КубГУ.
Михаил Резников посвятил свою жизнь народному образованию, его трудовой путь около полувека. К памятной годовщине Победы в Великой Отечественной войне он решил рассказать о своем детстве и юности, в его памяти свежи картины немецко-фашистской оккупации, освобождения Кубани.
Крепка детская память
— Предвоенные годы были счастливым временем в моем детстве, — рассказывает ветеран. — Страна семимильными шагами шла вперед и вверх, это отражалось на настроении нас, детей и подростков. Посмотрев фильмы о героических подвигах советских людей, мы копировали их великие деяния в своих играх.
Вот белоснежная лужайка, сплошь усыпанная ромашками. И мы, расставив в стороны руки-крылья, кружились по ней, изображая перелет героев-летчиков Чкалова, Белякова, Байдукова через Северный полюс в Америку, подвиг челюскинцев, Анатолия Ляпидевского.
Выйдешь в заросли бузины, и ты — знаменитый пограничник Карацупа со своим верным другом, псом Джульбарсом. Заросли в детском воображении превращались в дальневосточную тайгу, а мы с дворняжкой на поводке — в грозу шпионов, пытающихся проникнуть на территорию нашей страны.
В 1939 г. мы переехали в райцентр в ст. Темиргоевскую. Отец вначале работал механиком на МТС, затем инструктором райкома партии. Мама трудилась разнорабочей в колхозе. Я успешно учился в школе, сестренка ходила в детский сад. Мир в стране, счастье и радость в семье — что еще нужно было человеку?
Михаил Резников с сыном Виктором, супругой Полиной Афанасьевной, мамой Варварой Васильевной и сестрой Верой Максимовной.
22 июня 1941 года
Все как-то сразу изменилось, люди стали молчаливее, подавленнее. Словно плотные свинцовые тучи покрыли небосвод и опускались все ниже и ниже, давили все сильнее и сильнее. Люди приуныли. Из уст рвались печальные слова: «Господи, праведный, в чем мы виноваты?». Плакали матери, отправляя сыновей на фронт, рыдали жены, расставаясь с мужьями. Мы, дети, ревели, размазывая слезы грязными ручонками.
Отец гладил меня по голове, приговаривая: «Смотри, сынок, ты теперь старший, береги маму, заботься о сестренке».
Отец Максим Антонович Резников.
Война своим огненным крылом опалила многие семьи, коснулась и нашей. По материнской линии на фронт ушли дядя Петр Канунников и дедушка Андрей Канунников, по отцовской — мой отец Максим Резников, дяди Яков и Василий Резниковы, тетя Анна Резникова. Из всех живым и невредимым вернулся только один человек — дядя Яков.
Дядя Михаила Резникова Петр Андреевич Канунников.
Папа с воспалением легких в первую же зиму был комиссован. Он приехал глубокой ночью. Болезнь легких сильно подкосила его, выглядел изможденным, был очень худой. Часто кашлял с каким-то грудным хрипом. Даже в таком безнадежном положении старался внести свою лепту в борьбу с фашистами. Приступил к работе в райкоме партии. В октябре 1941 г. в районе была сформирована военно-строительная бригада во главе с моим папой. Она была направлена на строительство оборонительных сооружений под Ростовом. Там его здоровье ухудшилось, зимой того же года его привезли тяжело больным.
Оккупация
8 августа 1942 г. в Темиргоевский район вошли немцы. Память четко воспроизводит виденные мною многие картины оккупации. На одной из них — окоп, поверх которого мы набросали тыквенные плети, сухую растительность. Внутри бабушка соорудила что-то вроде святого угла со свечой и иконой. В тот момент я жил с семьей дяди Яши в х. Веревкин.
Из окопа мне «посчастливилось» (не дай Бог никому такого счастья) увидеть скоротечный неравный бой. Я услышал вой пикирующего самолета, пулеметные очереди и одиночные хлопки винтовочных выстрелов. Рванул к выходу из окопа и выглянул, тетя Нина перехватила меня и за шиворот потянула назад, но я, мальчишка, вырвался, раскинул плети и снова выглянул. Самолет пикировал, расстреливая группу красноармейцев, занявших оборону на кургане. Таких курганов было много на Кубани, этот находился в ста метрах от нашего окопа за протокой реки Зеленчук. Дня через два, когда все улеглось, я с трудом пересек протоку, поднялся к взгорью и увидел множество разбросанных окровавленных бинтов. Возможно, с этой безымянной высоты пришла горестная похоронка чьей-то матери, жене, детям? Я заплакал горькими слезами.
На другой картине перед глазами — черный самолет с немецкой свастикой пролетает низко над землей, казалось, еще немного, и он заденет днищем остроконечные верхушки тополей. Думаю, это делалось для устрашения местного населения: «Смотрите, дескать, какие мы сильные, и не смейте против нас руку поднимать!». Но ошиблись фашисты: русских не запугать! На кубанских землях то и дело вспыхивали очаги сопротивления.
Гитлер – Сталин
По притихшей, замершей хуторской улице послышался лязг гусениц, остановился бронетранспортер. Внимание немцев привлек колодец. Наш двор наполнился шумом, гамом, незнакомой речью, визгом поросенка, гвалтом перепуганных кур, за которыми гонялись фашисты. Солдаты доставали воду из колодца, гонялись друг за другом, обливаясь водой. Опьяненные победой, они чувствовали себя хозяевами. Позже по хутору поползли слухи, что один из немецких офицеров взял в руки котят и со словами: «Гитлер – Сталин» – столкнул их лбами и брезгливо бросил на землю.
Михаил Резников (в центре) на срочной службе занятия по тактике (1955 г.).
Дней через пять я вернулся из х. Веревкин к себе домой в ст. Темиргоевскую. Спустя какое-то время нам сообщили, что завтра за нами приедет «воронок» и повезет на расстрел. Мама собрала узелок и глубокой ночью увела меня и шестилетнюю сестренку в дальние хутора. В Веревкине нас снова приютила семья дяди Яши, затем мы переселились в пустую хатенку. Мне запомнилась фамилия хозяйки хаты — Рыжова. Она была секретарем комсомольской организации хутора.
После освобождения ст. Темиргоевской соседи рассказали, что к нам, действительно, утром подъехала тачанка. В ней были двое полицаев в казачьей форме. Они, не обнаружив нас, долго ругались и спорили. Один настаивал на поисках беглецов и расстреле, другой протестовал. Тут кто-то из них рассердился и огрел кнутом лошадей, те понеслись в конец улицы. Когда тачанка остановилась, послышался выстрел. Люди попрятались, и что было дальше — неизвестно.
Немцы наводили свои порядки
При немцах в некоторых хуторах открылись начальные школы, я пошел учиться. Но что это было за обучение? Между рядами ходил полицай, поигрывая плеткой. Мы, втянув головы в плечи, со страхом больше глазели на него, чем на учительницу.
В январе 1943 г. мне исполнилось 12 лет. К нам на постой заселились два немецких солдата. Они держались особняком, не трогали, не задевали, а меж собой часто шутили, толкались, смеялись. Перед отправкой на передовую они отлучились — отправились подкрепиться награбленным кубанским хлебом-мясом на полевую кухню. Где-то через полчаса мы услышали пулеметные очереди рядом с нашей хатенкой. Страшно испугались. Тут вошли наши постояльцы и незлобливо рассмеялись, видя наши перепуганные лица. С какой-то грустью они где мимикой, где словами начали объяснять нашей маме, что у них там, в Германии, тоже остались матери. Уходя, они оставили нам по две открытки — адресованные им поздравления с Новым годом и Рождеством. Солдаты, как смогли, объяснили нам, что в хутор скоро войдут красноармейцы.
Долгожданное освобождение и смерть отца
В ночь с 27 на 28 января 1943 г. мы не могли уснуть, на улице послышалась какая-то возня. И вот дверь резко раскрывается и в хату, вместе с клубами морозного воздуха, вваливаются человек шесть немцев. Мы сжались от страха, но никто не обратил на нас внимания. Вражеские солдаты кинулись к топящейся русской печке, протягивая к огню закоченевшие руки. И это были уже не те бравые ребята, что с засученными рукавами прежде расхаживали по хутору. Русский «генерал мороз» жестоко и безжалостно помогал советскому народу в борьбе с врагом.
Согревшись, они вышли из хаты, вернулись с кусками окровавленного мяса. Оказывается, у них в бричке лежала туша свиньи. Они отрезали от нее куски, нанизывали на штыки и жарили в пламени печи. Словно звери, рвали недожаренное мясо зубами, у некоторых по подбородкам стекала сукровица. Поев и отогревшись, они вышли на улицу.
Один из них, видимо, командир, дважды возвращался, испытывающим взглядом оглядывал больного отца. Когда все закончилось, мы закрылись на щеколду, наступила тревожная тишина. Часа через полтора хату осветила вспышка и раздался оглушительный взрыв. От взрывной волны дверь сорвалась со щеколды, открылась, ударилась о стену и снова закрылась. Через какое-то время снаружи тихонько постучались. Мама медленно подошла к окну, выглянула через согретую дыханием полынью в стекле во двор.
— Наши! — дрожащим голосом произнесла она и выбежала приглашать солдат в дом.
У меня к горлу подкатил комок радости, слезы полились сами собой. То были разведчики, двое разговаривали с мамой, но чувствовалось, что во дворе есть третий. В эту ночь мы так и не смогли заснуть. Радость, облегчение, гордость переполняли нас. Утром над сельсоветом алел красный флаг. Свобода!
В последующие несколько дней радость освобождения сменилась горькой печалью: папа наш таял на глазах и вскоре умер. Не помню, были поминки или нет — поминать было нечем. Помню, как несли гроб с папой, как я плакал навзрыд. Рядом со мной шли две старушки — одна успокаивала, другая говорила: «Пусть мальчонка выплачется, легче станет».
Мины и снаряды стали игрушками
Весной 1943 г. мы переехали в х. Старо-Армянский. Мама вступила в колхоз. Жизнь пошла своим чередом, как и жизнь миллионов семей, в которых женщины влачили нелегкую вдовью долю, а дети – безотцовщина – были предоставлены самим себе. Мы рано познали войну, голод и холод, нищету. Военные мины и снаряды стали нам игрушками.
Между хуторами Веревкин и Старо-Армянский фашисты, отступая, оставили две тракторные тележки снарядов, и люди с интересом сворачивали с дороги, чтобы рассмотреть «трофеи». Однажды я застал там ребят — горе-саперов. Они показали мне, как откручивать головки снарядов, предупреждая, что нельзя касаться носика головки, иначе произойдет взрыв. С помощью их инструмента я скрутил пару головок. Внутри был стержень, обернутый чистой белой бумагой, которую я забрал, чтобы сшить тетрадки к школе.
Позже я отправился на добычу бумаги самостоятельно. Это был необдуманный и рискованный шаг, но желание завладеть листком бумаги было сильнее. В реке лежал крупный артиллерийский снаряд. Вооружившись дома всем необходимым, я вытащил «трофей» из воды, перетащил на другой край дамбы и толкнул его в камыш. Залег на дороге с таким расчетом, что, если рванет, осколки уйдут выше и меня не заденут. Взрыва не произошло. Обождав немного, я пошел к нему. Открутил головку, вынул стержень, размотал и забрал бумагу. Стержень и головку забросил далеко в кусты. Я верил в свою безнаказанность и успех, хотя позже, вспоминая об этом случае, говорил себе, что это были ненужный риск и подростковое безумство.
Судьба наказала меня за самонадеянность. Однажды я снова свернул к злополучным тележкам, многие снаряды уже были разряжены, головки валялись вокруг. Мое внимание привлекла деталь от боеголовки, похожая на шашку, внутри заполненная черным веществом. Я забрал с собой одну целую шашку и другую половинкой с целью определить, будет ли вещество гореть. К своему эксперименту привлек мальчишку-соседа. Мы спрятались в окоп, я отщепил кусочек вещества размером с маковое зерно, положил на лодочку из бумаги. Мой «ассистент» попытался поджечь вещество сверху. Ничего не получилось. «А ты снизу зажигалкой», — посоветовал я. Маковка вспыхнула, а вместе с ней шашечка, которую я отставил на бруствере окопа. Шашка огненной кометой ударила мне в спину, загорелась фуфайка. Мы выскочили из окопа, друг рыхлой землей сбил пламя на одежде.
Тетя Михаила Резникова Анна Антоновна Резникова (довоенная фотография).
Удрученные неудачей, мы сидели и думали о возвращении домой, и тут нас привлек запах смоленной курицы. Кисть моей руки страшно жгло, я побежал домой. Мама с бабушкой все поняли. Чтобы спасти руку, они накладывали толстые повязки с прохладной простоквашей, которая за минуты превращалась в творог. Повязку меняли. Когда жар спал, смазали руку гусиным жиром. Руку долго лечили, и все обошлось.
Тогда, в послевоенное время, у мальчишек была такая «игра»: брали боевой винтовочный патрон, выламывали из него пулю, затем гильзу до половины наполняли порохом, вдавливали в нее пулю и сверху снова присыпали порохом. Потом, надев на руку кожаную меховую рукавицу домашнего пошива, зажимали в ней гильзу и поджигали. Получалось что-то вроде выстрела, пуля летела невысоко, можно было увидеть ее полет и даже поймать при приземлении.
Однажды на одну из «игр» парень лет пятнадцати принес в кармане немецкую гранату, так называемую лимонку. Он рассказал нам, младшим товарищам, как обращаться с такой «игрушкой», и мастерски бросил ее в камыши. Раздался взрыв, стеной поднялся ил, полетели испуганные кряквы.
Отчаянный
Много таких «игрушек» оставили фашисты на русской земле для детей войны. Помню, как с соседом Алексеем случился трагический случай. Это был отчаянный парень, именно он согласился провести советских разведчиков из нашего освобожденного хутора в соседний (ныне Красный Зеленчук). Бороздя глубокий снег, он вел их по взгорью Волчьи Ворота.
— И тут раздались выстрелы, — рассказывал нам он. — Они (разведчики) упали, и я упал. Они не поднимаются, и я лежу. Совсем замерз. Пошевелился — тишина, пополз. Подползаю к одному, а он мертв, к другому — тоже. Так дальше и пополз по направлению к хутору.
Существует такое выражение: у комиссара в бою есть одна привилегия — первым подниматься в атаку, а за ним — весь взвод. Думаю, что Алексей поднимался бы не за комиссаром, а рядом в ним и кинжальным огнем своего ППШ прокладывал бы путь себе и своим боевым товарищам среди вражеской нечисти.
Быть бы Алексею отважным разведчиком — защитником Родины, но судьба распорядилась совсем по-другому. В числе призывников он приходил к сельсовету на занятия по допризывной подготовке. Как-то между делом он нашел где-то снаряд и, гордо восседая на нем, попытался открутить боеголовку. Товарищи, увидев его безрассудные действия, закричали: «Леша, брось, взорвешься!» Но он им ответил: «Эй, вы, трусы, разбегайтесь!»
Предвидя беду, ребята побежали, они были на безопасном расстоянии от снаряда, когда грянул взрыв. Фрагменты человеческого тела разбросало далеко вокруг, а тут еще подоспели бродячие собаки. Хуторяне собрали то, что осталось от Алеши, сложили в гроб, придав видимость целостной человеческой фигуры. Я обратил внимание, что у лица не было нижней челюсти, не было одной ноги со ступней. Война калечила и убивала не только отцов, но и их детей.
Фронт откатывался все дальше и дальше, но эхо войны часто отзывалось на освобожденных территориях — взрывами снарядов, стоном искалеченных и израненных людей.
(Продолжение следует).
