19 апреля — День единых действий в память о геноциде советского народа нацистами и их пособниками в годы Великой Отечественной войны. В год 85-летия Краснодарского края мы листаем подшивки и хотим предложить вашему вниманию воспоминания жителя ст. Успенской И. Легейды о фактах геноцида, опубликованные в газете «Путь Октября» в 1968 году в номерах 16-18 от 6, 8, 10 февраля.
Автор этих записок жил в станице Успенской. Свои воспоминания о страшных днях он посвятил всем матерям, отцам, братьям, сестрам, женам, сыновьям и дочерям, всем миллионам людей, замученных и сожженных в крематориях лагерей смерти.
18 августа 1941 г. гитлеровские войска подошли к Запорожью. Сельский Совет и партийная организации села Новогригорьевки собрали молодежь рождения 1923-25 годов, чтобы эвакуировать в тыл страны.
Не отъехали мы и 38 километров от родного села, как попали и окружение гитлеровцев. Это произошло возле села Обеточное. На следующий день возвратились пешком и Новогригорьевку. Вскоре и селе появился староста Дмитренко и полицаи Иван Дмитренко, Василий Рудь и Василий Шипель, которые составили списки молодежи, в основном, комсомольцев. Ясно, что ничего хорошего мы от этого не ожидали.
В конце сентября 1941 года в сопровождении полицейских мы были доставлены в районный центр. Там нас погрузили и крытые товарные вагоны и повезли в Германию.
На третьи сутки, когда мы были уже на польской территории, двери вагона открыли. Мы обрадовались свету. Еще в пути между четверыми — Михаилом Легейдой, Иваном Иванченко, Павлом Ковбасой и мною — была договоренность: при первой возможности бежать. И вот тут эту мечту мы осуществили. Мы шли по незнакомому лесу на восток, ориентируясь по стволам деревьев и другим приметам. Но недолго пришлось бродить по лесным дебрям. Мучил голод. К рассвету мы добрались до какой-то железнодорожной станции. На путях стоял немецкий военный эшелон с орудиями и танками. Недолго раздумывая, мы потихоньку забрались под брезент, которым были затянуты орудия. На следующей остановке Михаил Легейда и Павел Ковбаса пошли раздобыть продукты. Тут-то их и заметила охрана. Все мы были пойманы. Полиция избила нас и отправила в город Торгау, в тюрьму. Оттуда дней через двенадцать мы были перевезены в другую тюрьму — в городе Галле. До нас, видимо, тут томились другие советские люди. В одиночной тюремной камере № 174 я прочел на стене кем-то написанные русские слова:
«С грустью в сердце смотрю на восток
Сквозь тюремные прутья стальные,
Где заснула среди лесов
Дорогая для меня Россия».
Сотни раз и перечитывал эти слова и запомнил их навек.
Через четырнадцать дней я вновь встретился со своими товарищами. Нас этапировали в город Веймар, а оттуда – в концлагерь «Бухенвальд», расположенный в шести-семи километрах от города.
Так, в шестнадцатилетнем возрасте я стал узником фашистского концлагеря под № 5709. Я увидел страшно худых людей в полосатой одежде и деревянных колодках. Они говорили на разных языках. Тут были русские, поляки, чехи, французы, бельгийцы, немцы… С жутью увидели мы в самом центре лагеря крематорий, где жгли людей. Тяжелый людской дым, выходя из трубы крематория, стлался по земле. Мы вдыхали гарь костей таких же, как мы, товарищей.
Зона концлагеря была окутана колючей проволокой под высоким электротоком На вышках стояли эсэсовцы и… Больно было слышать русскую речь предателей Родины – власовцев.
В концлагере «Бухенвальд» я находился около 25 дней. Май брат Михаил Легейда был зачислен на этап, я попросил блокового, чтобы и меня отправили вместе с братом.
И вот нас, 153 человека, закрытых в вагоны, отправили в другой лагерь. Куда? Никто не знал. На трое суток пути нам выдали по одному килограмму хлеба – эрзаца. Каждый почти сразу же съел его, а трое суток голодал. В пути три человека умерло от голода.
Привезли нас в лагерь смерти «Освенцим».
Сразу нас повезли и «баню». Сначала облили всех холодной ледяной водой (был уже ноябрь), потом — кипятком; несколько раз повторяли одно и то же при раскрытых с двух сторон дверях, что образовало сильный сквозняк. Терпеть было невмоготу, некоторые наши товарищи подбегали к топке погреться, но их тут же обливали ледяной водой. Больше двух часов длилась эта процедура. эсэсовцы повторяли: «Это вам не Бухенвальд»…
Из бани голых и босых повели по лагерю в блок № 6-а на чердак. Там стояли трехярусные нары. Выдали нам полосатую одежду, полосатый берет и деревянные колодки на ноги, по три номера и три красных треугольника с буквой Р, что означало политический заключенный. Я стал узником «Освенцима» под № 78661. Два номера предназначались для куртки и плаща, а один прикреплялся на правой стороне брюк. Тушью вытатуировали помер на левой руке. На чердаке блок-фюрер с первых минут начал издеваться над нами, подавая команду «ложись-вставай». Утром нам выдали порцию еды: хлеба 250 граммов пополам с деревянными опилками на сутки, 18 граммов маргарина на семь дней и 0,5 литра супа-баланды с травой, пропущенной через силосорезку.
В самом лагере, как я потом заметил, не было никакой травы — пленники все поели.
Весь прибывший этап был зачислен в команду «Бангоф». В ней было 1200 человек. Чем мы занимались и лагере? Переносили камни с одного места на другое. Этим фашисты доводили истощенных, ослабевших людей до смерти. С работы мы вели под руки тех, кто самостоятельно идти не мог. Помню, в первый день таких было 48 человек. Когда их привели и лагерь и посадили возле блока № 6-а, охрана тут же погрузила еще живых штабелем в машину и увезла в крематорий.
Сразу же, оказавшись и лагере, и спросил одного поляка, который находился тут больше месяца:
— Почему у меня такой большой номер? Ведь говорят, что в лагере 25 тысяч человек, где же остальные?
Он мне ответил:
— Сынок, побудешь дня три, тогда увидишь, где остальные…
И увидел… Каждый день на проволоку под высоким напряжением шли несколько десятков человек, чтобы добровольно найти смерть.
Как и многие другие, я был постоянно голоден. Как-то пошел искать чего-нибудь поесть. В блоке № 4 жили политзаключенные немцы. Возле входа и этот блок в мусорном ящике я обнаружил картофельные очистки. Подобрал их, в своем блоке помыл, часть этих очистков сырыми съел, а остальные оставил на следующий день, спрятав на нарах под матрацем.
На следующий день был дождь со снегом. Мы опять переносили камни. Из-под моих рук товарищи постарше брали большие камни, оставляя для меня поменьше. После работы, когда мы вернулись в блок, следом за нами вошло несколько эсесовцев. Блоковой подал команду: «Внимание! Шапки снять!». Блокфюрер достал из кармана записную книжку и прочитал по-немецки два раза, затем было переведено по-польски и русски: «Заключенный № 78661». Это вызывали мой номер. Тогда я ответил: «Я». эсэсовец закричал: «Никс я, а ихь». Затем добавил: «Двадцать пять плеток».
Мне указали на специально сделанный станок. Это был длинный стол, внизу его был смонтирован ящик, куда вставляли ноги, затем он задвигался. После этого ноги вытащить невозможно. Ремнем увязали мне руки. эсэсовцы били меня специальными плетками. На седьмом или восьмом ударе я потерял сознание…
В больнице, когда я пришел в сознание, объяснили, за что меня били. Оказывается, под моим матрацем нашли картофельные очистки, которые я не успел съесть и припрятал.
На второй день по выходе из больницы я попал в свою команду «Бангоф». На работу я сразу не вышел, боясь, что там эсэсовцы добьют меня. Вскоре по лагерю сделали облаву, так как не вышел на работу не только я. Всех выстроили на площади возле кухни, было тут около 800 человек. Нас повели к блоку № 20, там раздевали и осматривали. Вот там заключенный профессор, по национальности поляк, по-русски спросил меня, сколько мне лет. Я ответил. Потом он поинтересовался, есть ли у меня родные. И когда я сказал, что есть отец, мать, брат и две сестры, он с грустью сообщил, что отправляют нас в крематорий. Я впервые заплакал, как ребенок, стал просить, чтобы он спас меня. Не знаю, что подействовало на него, но профессор отправил меня в «кранкенбау».
Там мне указали место на нижних нарах. При этом штубовой заметил, что я очень худой, нужно что-нибудь делать. Таких слабых, лежачих эсэсовцы записывают и отправляют в крематорий. Я всячески помогал штубовому мыть полы, выполнять другую работу. Кроме моей пайки, он стал давать мне еще хлеба. Примерно через месяц меня выписали оттуда и направили на работу в картофлярню эсэсовцам картофель чистить. Там находились почти одни поляки, старшим тоже был из числа узников-поляков Эдуард Тадеуш. На дверях в картофлярне стоял Юзеф Доманецкий. Это бывший польский генерал, он остался без левой руки. Я заметил, что Юзеф Доманецкий всегда дружил с Юзефом Циранкевичем (ныне председатель Совета Министров Польской Народной Республики).
Уже к концу первого дня работы в картофлярне мне сказали, чтобы я взял свой матрац и перешел в блок 25-А, где жили кухонные работники.
На чистке картофеля я проработал более трех месяцев. Юзеф Доманецкий и Лешек учили мени говорить по-польски. От них же и запомнил много немецких слов. К Юзефу Доманецкому часто заходил Циранкевич, они подолгу о чем-то разговаривали. После месяца пребывания в «Освенциме» из этапа, в котором я прибыл, осталось в живых только 18 человек.
В июне 1943 года сделали попытку к побегу трое поляков. Но побег не удался, всех их схватили. Вскоре мы увидели на площади возле кухни виселицу с двенадцатью петлями. Готовились казнить пойманных троих поляков и девять человек, которые работали с ними вместе.
Была дана общая команда: «Смирно стоять! «Шапки снять!». К виселице вели 12 узников: руки назад связаны, на полосатой куртке красной краской нарисованы круги. Возле виселицы стояли палачи. До сих пор перед моим взором стоит жуткая картина, когда повешенные вздрагивали в судорогах…
Чтобы замести следы преступлений, фашисты каждый месяц сжигали всю команду по обслуживанию крематория. А в этой команде работали почти одни евреи. Но мы все равно знали, что каждый день сжигали до 1500 человек.
В июле 1943 года я попадаю в «Биркенау» в зону «Ц».
B «Биркенау» ежедневно приходили эшелоны с людьми. В зоне «Ц» находилось больше всего русских. В зоне «Д» находились евреи.
Первые дни моего пребывания в зоне «Ц» были связаны с работой в огородной бригаде. И тут та же картина жестокости. Слабых добивали, трупы клали вверх лицом с правой стороны дороги.
В зоне «Ц» работала подпольная организация, которая переводит меня на работу в общую команду, в русскую сотню. Это была одна сотня во всем лагере и старшим сотни был русский. В июле 1943 года из нашей команды и нашей сотни был подготовлен побег, который осуществили подполковник Любимов, старший лейтенант Василий Сибиряк и старшина (фамилию не помню). Они трое суток сидели в замаскированной нише, а затем бежали. В день побега подняли вой лагерные сирены, прибежала специальная розыскная группа с собаками. Вся команда была построена, а наша сотня — отдельно. Эсэсовцы начали избивать нас, потом каждого пятого вызывали из строя и били отдельно. Но ничто не помогло фашистам узнать, где были спрятаны наши товарищи.
Придя в зону, эсэсовцы загнали нас, 97 человек, в два больших бетонированных водоема. Мокрые и страшно голодные, мы простояли так всю ночь. А утром нас погнали на работу. Мы крепились, как только могли, но никакие пытки не заставили нас выдать своих товарищей.
На четвертые сутки бежавшие вышли из укрытия. Через месяц со дня побега за городом Краковом наши товарищи были пойманы и доставлены и лагерь смерти. Когда мы пришли с работы, то возле кухни опять увидели виселицу, на этот раз с тремя петлями.
И вот послышалась команда: «Всем русским строиться!».
На площадь вместе с нами пошли и некоторые поляки. В зоне «Ц» русских было около четырех тысяч. Охрана на вышках была усилена ручными пулеметами.
Эсэсовцы вывели из изолятора полковника Любимова, старшего лейтенанта Сибиряка и старшину.
Когда их подвели к виселице, полковник сказал:
— Мы — военнопленные, по закону вы не имеете права нас вешать. а только стрелять.
Лагер-фюрер ответил:
— Нет, большевиков только вешаем!
Полковник подбежал к фашисту и ногой ударил его ниже живота. Лагер-фюрер упал. Тут фашисты еще пуще рассвирепели.
Полковник Любимов обратился к нам со словами:
— Русские, если кто останется из вас в живых, передайте о зверствах этих проклятых фашистов.
Эсэсовцы свалили полковника. Старший лейтенант забежал в нашу колонну, кто-то ножом разрезал веревку на его руках. С ножом в руках Василий выбежал из строя и направился к эсэсовцам. По его ногам стреляли, в горячке он еще немного пробежал, по когда подстреленный упал, сам себе перерезал горло…
Полковнику исковыряли все лицо кортиками, а рот забили тряпками. Когда он поднялся, лица не было видно — сплошная кровавая маска. С последними словами к нам обратился старшина. Но озверевшие немцы накинулись и на него. Старшего лейтенанта, уже истекающего кровью, подтянули к виселице. Накинули петли полковнику старшине. Когда к столу, на котором стояли полковник Любимов и старшина, подошел фашист Кюнг, полновник сделал последнее усилие и правой ногой ударил врага в лицо. Тот дважды выстрелил в правую ногу полковника.
Эсэсовец торопливо читал приговор на немецком, а затем на русском языках. Фашисты спешили…
Казнь закончена. Нас всех построили возле блоков без головных уборов и заставили стоять всю ночь.
Утром, когда мы шли на работу, я увидел Юзефа Доманецкого. И он меня заметил. После работы нарядчик из числа узников вызвал по-немецки мой номер и сказал, что завтра я пойду работать в другую команду, и добавил, что об этом Доманецкий постарался. Так я вновь встретился с Юзефом Доманецким в зоне «Б». При встрече он мне подробно рассказал, что наша Красная Армия на всех фронтах гонит гитлеровские войска. С работы я вернулся обратно на зону «Ц», рассказал товарищам о том, что услышал от Доманецкого.
В тот же день от своих товарищей и узнал, что в зоне «А» в бараке № 2 находится генерал-лейтенант Д. М. Карбышев. Товарищи договорились через меня установить с ним связь. Было условлено вот о чем. Как только я выйду на работу в зону «Б», возле барака № 6 я должен ждать, когда с зоны «Ц» через проволоку перекинут записку.
Я пошел. Принял перекинутую записку, подошел к проволоке зоны «А» к бараку № 2. Камушками два раза ударил по бараку (это был условный знак). Вскоре впервые увидел Дмитрия Михайловича Карбышева, старого, худого, среднего роста человека в военной форме без погон и ремня. Взяв перекинутый мною «пакет», он сказал, чтобы примерно через полчаса пришел за ответным.
Так, в течение более двух недель я ежедневно встречался с Дмитрием Михайловичем. Это был исключительно душевный человек. Он говорил мне: «Крепись, сынок, скоро будет победа, мы доживем до нее». И только в 1946 году я узнал, что генерал-лейтенанта Д. М. Карбышева в другом фашистском концлагере облили водой и заморозили.
Уже тогда, в лагере, мы знали, что в «Освенциме» сожжено и уничтожено более трех миллионов человек. В начале августа 1944 года впервые из «Освенцима» готовили этап. Я вновь попал в концлагерь «Бухенвальд». Там я обошел все бараки и блоки, искал своих товарищей, с которыми впервые попал сюда в 1941 году. Но никого из них там уже не было. Никто не мог ответить, сожгли их или отправили в другие концлагеря…
В «Бухенвальде» я пробыл на этот раз около двух месяцев. С командой в 250 человек нас отправили и город Дахау (отделение концлагеря) на строительство железной дороги.
В середине марта 1945 года нас переводили в другое место, но никто из нас не знал, куда. К вечеру нас завели в лес, где находился глубокий овраг. Загнали нас и этот овраг, а эсэсовцы стояли на вершине. Мы считали, что пришел конец. Обнявшись, как родные братья, мы ложились на дно оврага. Так прошла ночь. А утром нас опять повели. После обеда нас завели в тюрьму, стоявшую на окраине маленького города. Это было близко от реки Эльбы. К вечеру нас погрузили в крытые баржи на реке Эльбе. Везли по реке четверо суток. Вскоре наши войска и чехословацкие партизаны освободили нас.
* * *
В заключение мне, бывшему узнику лагерей смерти «Освенцим» и «Бухенвальд», хочется сказать: люди, берегите мир!
